Владимир Плотников - По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

— Тяжелый случай… — промолвил, наконец, Мошкин. — Кажется, игра проиграна. А не хотелось снова в зону попадать. Думал, отдохну дома, с девочками погуляю… Но, видно, не судьба. Пиши, начальник: Храпцов правду сказал. Вещи я спрятал недалеко от баньки, где самогонку варил. Яму заранее вырыл. Давай схему нарисую. Снег сойдет — сам найдешь по куче хвороста, которая лежит сверху. Нет там только двух кофт — на себя надел, когда уезжал. Их-то и пропил в Новгороде, а сумочку с деньгами, конечно, придумал.

— Для чего же, признавшись, надо было все-таки лгать и говорить, что вещи сбывал Храпцов?

— Видишь ли, многие следователи почему-то считают, что они одни разбираются в стратегии и тактике. Они ошибаются. У нашего брата в этом вопросе тоже есть кое-какие понятия. Следователь, к примеру, ставит перед собой задачу раскрыть кражу, а я — отвертеться от нее. У него для этой цели одни средства, у меня — другие. Алиби — одно из них. Или — самооговор, как с сумочкой. Кражу из магазина распутать трудно, и, чтобы еще больше затруднить следствие, я признаюсь в другой краже, которой не было. Следователь глотает эту приманку и пускает меня в суд по обвинению, которое я сам себе придумал. Такой довесок, как простыни, для меня роли не играет. Суд обвинение в краже сумочки снимает: признания мало, даже если оно остается, а других доказательств нет. В итоге получаю только за простыни — условно или исправработы — и выхожу на свободу. Это главное. Можно, когда нужно, пойти и на оговор. В данном деле никто, кроме меня, не знал о судьбе вещей. Выгодный момент? Выгодный. Как его использовать? Я поразмыслил и решил повесить их сбыт на Храпцова. На что расчет? На то, что мои показания будут использованы при его допросе и станут ему известны. Храпцов никогда не подтвердил бы их. Если подтвердить, то нужно показать, где вещи, а он не знает. Но он задумался бы над тем, стоит ли дальше признаваться и топить нас обоих. Это во-первых. Во-вторых, он бы узнал, что я признался только для отвода глаз, а вовсе не раскололся. В-третьих, не будь у нас противоречий, не было бы повода для встречи на очной ставке, а я на нее, как известно, надеялся. Вот так-то…

Решив пока не ездить в поселок, я вызвал Кукина в Ленинград. Такие вызовы, как правило, дисциплинировали — разрушалась привычная обстановка, исчезала возможность посоветоваться перед допросом или после него, да и настроение создавалось другое, более серьезное и обязывающее. Дядя Вася приехал вовремя, одетый в демисезонное пальто и шляпу. На шее, под шарфом, виднелся воротничок ослепительно белой рубахи. Я предложил ему сесть и, уверенный в том, что Кукин скажет теперь правду, спросил:

— Видели, как Мошкин в магазин лазал?

— Ну, видел, — ответил дядя Вася.

— И что же?

— Был бы я помоложе, залез бы не хуже…

— Но ведь Мошкин не просто залезал. Он показывал, как обокрал магазин!

— Этого я не знаю.

— Тогда зачем же, скажите, нужно было везти его к вам в поселок, в такую даль?

— Не знаю, не знаю.

— Кукин, вы — работник милиции и, наверное, имеете представление о следственном эксперименте?

— Имею.

— Зачем было бы проводить его, если бы Мошкин отрицал свою вину?

Дядя Вася начинал понимать безысходность своего положения, но продолжал смотреть на меня, не мигая, круглыми глазами, и лицо его оставалось неподвижным.

— Хотите послушать протокол следственного эксперимента?

— Зачем? Не надо.

— Тогда давайте вспомним, сколько раз вы выпускали Мошкина из камеры в туалет?

— Раз, а может, два, не больше.

— Где вы сами были в это время?

Дядя Вася сделал вид, что вспоминает. Время шло, а он все молчал и молчал, поглаживая край стола своими толстыми, грубоватыми пальцами.

— Вам повторить вопрос?

— Кажется, уходил в дежурку.

— Зачем?

Кукин опять смолк и стал рассматривать большие, выпуклые ногти.

— Вы слышали вопрос?

— Наверное, партию в домино добить.

— Все у вас «кажется» да «наверное». Точно можете сказать?

— Я сказал: в домино играть.

— Сколько же времени потребовалось для этого?

— Не знаю.

— Вы видели, как вернулся Мошкин?

— Нет, я видел его уже на нарах.

— Когда он был отпущен домой?

— Часов в шесть утра.

— Почему вы мне раньше-то про домино не рассказали?

— Как вам сказать, товарищ следователь? Не верил, что он, прохвост, мог проделать такое. Да и себя, сами понимаете, не хотелось подводить.

Теперь дядя Вася говорил правду. Прощаясь, он задержался в дверях, извинился за то, что «так получилось», спросил, будут ли его еще вызывать, и, получив отрицательный ответ, закрыл за собой дверь.

Предстояла нелегкая встреча с Коровиным, переведенным к этому времени из колонии в изолятор. Я поехал туда со свежими силами, утром, не сомневаясь в успешном исходе этой встречи, но не зная, как и когда он будет достигнут. Ко мне привели невысокого, остриженного наголо, одетого в черный рабочий костюм парня. С его появлением в кабинете запахло потом, прелым сеном и махоркой. Парень хмуро взглянул на меня, сел и уставился в пол.

— Как жизнь, Коровин? — спросил я.

— Ничего.

— Вызвал вас, чтобы поговорить о краже из магазина.

— Опять этот магазин! Я ничего не знаю…

— Времени много прошло…

— Меня это не касается…

— Если бы не касалось, не вызвал бы.

Коровин поднял голову и подозрительно посмотрел на меня.

— С тех пор как вас осудили, произошли важные события, — сказал я, пытаясь хоть как-то расшевелить его. — Вас это тоже не интересует?

— Мне как-то все равно, — пожал Коровин плечами.

— Храпцов и Мошкин арестованы. Они рассказали правду и подтвердили ваши старые показания, от которых вы отказались.

— Пусть говорят, что хотят.

— Но они говорят не то, что хотят, а то, что соответствует истине. Они говорят правду, а правда-то ведь одна.

— И я говорю правду: не знаю я ничего.

— Вы твердо решили так себя вести?

— Да.

— Тогда мне остается дать вам очные ставки с ними. Когда-то вы уличали их в преступлении, теперь они будут уличать вас во лжи.

Коровин поежился, снова исподлобья взглянул на меня. Делайте, дескать, как хотите.

Я попросил выводного доставить Мошкина.

Войдя в кабинет, Мошкин с любопытством посмотрел на Коровина и остановился у двери.

— Вы признаете себя виновным в краже? — спросил я у него.

— Да, признаю.

— С кем вы совершили ее?

— С Храпцовым.

— А Коровин знал о ней?

— Знал.

— Как вы расцениваете те его показания, которые он давал в начальной стадии следствия?

— Он говорил правду.

— Как вы реагировали на нее тогда?

— Обещал зарубить или из окна выбросить.

— Что вы, Коровин, скажете на это?

— Он врет.

Мошкин, сориентировавшись, сел рядом с ним.

— Слушай, чучело! — заговорил он. — Молчать надо было тогда, год назад. Понял? А теперь это никому не нужно. В зону надо уходить, работать, воздухом дышать, а не выхлопными газами.

Коровин откинулся на спинку стула, повернулся к Мошкину и спросил:

— Давно ты здесь?

Не получив ответа, кивнул головой в его сторону:

— Пусть уйдет.

— Не понадобится больше? — спросил я.

— Нет, обойдемся.

Когда Мошкина увели, Коровин встал, прошелся по кабинету… Лицо его заметно просветлело.

— Говорить-то нечего, — сказал он, — все сказано. Пишите, что я подтверждаю те, первые, показания, которые давал следователю Гусько.

— Почему вы отказались от них?

— И об этом я говорил.

— Мне бы хотелось еще раз услышать, пусть в двух словах.

— В двух словах… — повторил Коровин. — Это трудно, но попробую. Под следствием я никогда не бывал. Когда случилась кража и меня вызвал Гусько, я поверил ему. Он просил помочь — я помог. Он обещал сохранить все в тайне, а сам сразу потащил этих друзей на допрос, стал колоть их. Думал, видно, с наскоку взять, а когда не смог, прочитал им мои показания. С тех пор я ни одной ночи не спал спокойно. Они будили меня, пугали ножом, грозили выбросить из окна. Я сказал об этом Гусько. Он ответил: «Ерунда, не посмеют», а они продолжали. Я хотел сбежать, уехать к матери или еще куда, но Мошкин сказал: «Тебе от пера не уйти, оно будет в твоем боку». Я пришел к Гусько и отказался от всех показаний. Потом он обещал, что арестует их после очной ставки со мной, и свел меня с ними. Я подтвердил все, а он взял да и отпустил их. Я снова отказался… Но они уже не оставляли меня, за каждым шагом следили и все стращали.

— Почему же вы никому не сказали об этом? Ведь кругом вас были люди…

— Я уже никому не верил.

— Зря, Коровин, и неубедительно. Ну а чего это вы решили машину угнать?

— Подумал, что они будут довольны, если окажусь за решеткой, остынут. Я не вор, не хулиган, что же мне оставалось? Поддал для храбрости, сел у гастронома в машину, благо шофер ключи забыл, да и газанул. Преследовать стали… А я съехал в кювет да пробежал для балды немного. Вот и дело.